ОДЕССКИЙ РОМАНТИК ЭДУАРД БАГРИЦКИЙ

птицелов
картина  Геннадия Шлыкова «Птицелов» (одно из дружеских прозвищ поэта Эдуарда Багрицкого)

Эдуард Георгиевич Багрицкий (Дзюбин) родился 3 ноября 1895 года в семье одесских евреев, что проживали на Базарной улице. Его отец, Годель Дзюбин содержал галантерейную лавку и желал, что бы сын так же стал уважаемым человеком. «…Их мечтой было сделать из меня инженера, в худшем случае доктора или юриста» писал в автобиографии Багрицкий. Однако, тихий неуклюжий мальчик испытывал отвращение к точным наукам. Его влекли жажда приключений и дух свободы. Его манили паруса, море, порт, куда учеником он часто сбегал с занятий. Хотя он так и не научился плавать: с девятилетнего возраста и до смерти (16 февраля 1934 года) он страдал жестокой бронхиальной астмой.

»Однажды Багрицкий сказал мне, — вспоминал Константин Паустовский, — что астма — это типичная болезнь еврейской бедноты, еврейских местечек, зажатых и тесных квартир, пропитанных запахом лука, сухого перца и какой-то едкой кислоты. Ею пропитывалось до самого корня все — заплатанные сюртуки стариков, рыжие парики старух, вся шаткая мебель, все пышные и душные подушки в розовых мутных наперниках, вся еда. Даже чай отдавал этой кислотой, будто окисью медного самовара«

Возможно, именно противясь местечковой рутине и обыденности, компенсируя природную болезненность, — юный Багрицкий безгранично увлекся миром поэзии. Его ранние стихи просто излучают витальность и энергетику южного побережья, где «Ветер, пахнущий смолой и свежей рыбой, Ладонью влажною по берегу водил», а «Пустынное солнце садилось в рассол…».

Любой знакомый с детства предмет, магически обретал новые свойства. К примеру, дивные метаморфозы происходят с солнечной ягодой, статичным символом южного лета. Строки стихотворения «Абуз» насыщенны такой  образностью, что создается почти физиологическое ощущение движения, а в лицо, кажется, летят морские брызги…

Свежак надрывается. Прет на рожон
Азовского моря корыто.
Арбуз на арбузе — и трюм нагружен,
Арбузами пристань покрыта
.…
В густой бородач ударяет бурун,
Чтоб брызгами вдрызг разлететься;
Я выберу звонкий, как бубен, кавун —
И ножиком вырежу сердце…

Густыми барашками море полно,
И трутся арбузы, и в трюме темно…

погрузка арбузовВ Одессе Багрицкий жил бедно и неустроенно. Сколько-нибудь значительных литературных заработков у него не было. Легендарная газета «Моряк», с которой Багрицкий сотрудничал, расплачивалась с ним ячневой крупой, соленой килькой и табаком. Осенью 1925 года, Валентин Катаев, с помощью уговоров и посулов, вывез отчаянно упиравшегося Багрицкого в Москву. В романе «Алмазный мой венец» Валентин Катаев подробно рассказывает об этом судьбоносном для поэта событии. В этом автобиографическом романе Багрицкий фигурирует под именем «Птицелов» (из-за своей страсти к комнатным птицам).

bagritsky_1Из-за смены климата, и обострившейся астмы, Багрицкий в Москве не мог даже ходить по редакциям. Выручили перебравшиеся туда «одесские литературные мальчики», которые начинали в Одессе с литкружков «Зеленая лампа» и «Коллектив поэтов»,  Они, — вспоминал Паустовский,- «расхватали у Багрицкого все привезённые стихи — весь этот рокочущий черноморский рассол, все поющие строфы, пахнущие, как водоросли, растёртые на ладони«. И разнесли их по всем московским журналам. Хотя Багрицкий язвительно относился к критикам:

А критик эа библейским самоваром,
Винтообразным окружен угаром,
Глядит на чайник, бровью шевеля.
Он тянет с блюдца — в сторону мизинец,
Кальсоны хлопают на мезонине,
Как вымпел пожилого корабля…

столичные критики отметили его выдающиеся способности.

Сам поэт, оценивая свое творчество, писал: «меня иногда упрекают в некоторой непонятности. Это происходит оттого, что я часто увлекаюсь сложными образами и сравнениями». Судя по многочисленным воспоминаниям, большое значение придавалось именно формальной стороне творчества. Это было характерно периоду литературного романтизма, свободы творчества и полета духа. Хотя поэтикой Багрицкого оставалась обычная жизнь:

«Я пел об арбузах и о голубях,
О битвах, убийствах, о дальних путях,
Я пел о вине, как поэту пристало…»

Естественно, колоритность южных базаров и продуктовых лавок, их почти фламандская живописность нашла свое отражение в стихотворениях Багрицкого. Правда, подача была сделана с нарочито-грубоватым «пантагрюэлевским юмором»: после полуголодных лет, столкновение поэта и окружающего мещанского изобилия вызывает у него неоднозначность, что можно наблюдать в стихотворении «Встреча». В нем даже усматривается нечто мифическое и смешное –  эдакая эпическая «битва Поэта с Едой»:

багрицкий_книгаМеня еда арканом окружила,
Она встает эпической угрозой,
И круг ее неразрушим и страшен,
Испарина подернула ее…
И в этот день в Одессе на базаре
Я заблудился в грудах помидоров,
Я средь арбузов не нашел дороги,
Черешни завели меня в тупик,
Меня стена творожная обстала,
Стекая сывороткой на булыжник,
И ноздреватые обрывы сыра
Грозят меня обвалом раздавить.
Еще — на градус выше — и ударит
Из бочек масло раскаленной жижей
И, набухая желтыми прыщами,
Обдаст каменья — и зальет меня.
И синемордая тупая брюква,
И крысья, узкорылая морковь,
Капуста в буклях, репа, над которой
Султаном подымается ботва…
И я один среди враждебной стаи
Людей, забронированных едою,
Потеющих под солнцем Хаджи-бея
Чистейшим жиром, жарким, как смола.
И я мечусь средь животов огромных,
Среди грудей, округлых, как бочонки,
Среди зрачков, в которых отразились
Капуста, брюква, репа и морковь...

В строфах все «языческое», плотское, — проходит у Багрицкого горнило искусства и культуры, в результате чего получается «пунцовый рак, как рыцарь в красных латах» — строчка, может быть, ключевая для постижения его поэтики.

Мы переходим рыночную площадь,
Мы огибаем рыбные ряды,
Мы к погребу идем, где на дверях
Отбита надпись кистью и линейкой:
«Пивная госзаводов Пищетрест».
Так мы сидим над мраморным квадратом,
Над пивом и над раками — и каждый
Пунцовый рак, как рыцарь в красных латах,
Как Дон-Кихот, бессилен и усат.

Я говорю, я жалуюсь. А Ламме
Качает головой, выламывает
Клешни у рака, чмокает губами,
Прихлебывает пиво и глядит
В окно, где проплывает по стеклу
Одесское просоленное солнце,
И ветер с моря подымает мусор
И столбики кружит по мостовой.
Все выпито, все съедено. На блюде
Лежит опустошенная броня
И кардинальская тиара рака.  (1923, 1928)

Любая материальная субстанция становится у Багрицкого зрелищной. Его стихи узнаваемы по яркой избыточности вещественного мира, его изобильности, плотности. Каждый предмет рассмотрен, причем – взглядом художника:

А ночь насыпает в мои глаза
Голубиных созвездии пух.
И прямо из прорвы плывет, плывет
Витрин воспаленный строй:
Чудовищной пищей пылает ночь,
Стеклянной наледью блюд…
Там всходит огромная ветчина,
Пунцовая, как закат,
И перистым облаком влажный жир
Ее обволок вокруг.
Там яблок румяные кулаки
Вылазят вон из корзин;
Там ядра апельсинов полны
Взрывчатой кислотой.
Там рыб чешуйчатые мечи
Пылают: «Не заплати!
Мы голову — прочь, мы руки — долой!
И кинем голодным псам!»
Там круглые торты стоят Москвой
В кремлях леденцов и слив;
Там тысячу тысяч пирожков,
Румяных, как детский сад,
Осыпала сахарная пурга,
Истыкал цукатный дождь…
А в дверь ненароком: стоит атлет
Средь сине-багровых туш!
Погибшая кровь быков и телят
Цветет на его щеках…
Он вытянет руку — весы не в лад
Качнутся под тягой гирь,
И нож, разрезающий сала пласт,
Летит павлиньим пером<1926>

Об эрудиции Багрицкого ходили легенды, его феноменальная память хранила тысячи поэтических строк, остроумие поэта не знало пределов, а доброта его согрела не одного поэта 20-30-х годов.

Одним из первых Багрицкий отметил талант молодых А.Твардовского, Дм. Кедрина, Я.Смелякова. К нему буквально ломились начинающие поэты с просьбой выслушать и оценить их стихи. Багрицкий вывешивал объявления «Никого дома нет!», отвечал по телефону женским голосом — ничего не помогало. В результате, сидя «по-турецки» на диванчике, тесно прислонив грузное тело к столу, он попыхивал стеклянной трубкой, в которой клокотал спасительный астматол и слушал, слушал тех, чей поэтический взлет он уже не увидит… «Мне ужасно нравился в молодости Багрицкий», — признавался Иосиф Бродский, включивший его в список самых близких поэтов.

Кстати, Багрицкий был не только хорошим поэтом, но и блистательным переводчиком Роберта Бернса, Томаса Гуда и Вальтера Скотта, Джо Хилла и Назыма Хикмета, Миколы Бажана и Владимира Сосюры.

В 38 лет – в классическом  возрасте поэтов — Эдуард Георгиевич Багрицкий  умер в кремлевской больнице, а не погиб той «славною кончиной, как Иосиф Коган», о которой мечтал. Но в поэзии серебряного века он на века занял почетное место.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

6 + три =

25552961
Вверх